Книга Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

Но неверная жена искупит грех, ослабив тяжесть вериг плодами кулинарного искусства. Только переступив порог квартиры и сбросив туфли, Лера умчалась на кухню. Она будет до утра греметь сковородками, печь блины и взбивать сливки для десерта, поставит холодец и нарубит целый таз оливье с холодной говядиной. Но обманутого мужа дома не оказалось. Лера поняла, как только открыла холодильник, — с работы он не возвращался.

Она присела на мамин кухонный табурет, обитый подушкой, и вздохнула. Верига со звоном свалилась наземь. Сегодня никто не омрачит дом гнусным брюзжанием.

Засыпая в родительской спальне, Лера вспоминает, как сегодня обнимала осыпанную цветами сливу, которая растёт около чужого деревенского дома так близко к окну, что упирается в стекло ветками. На этот раз Лера остановит Яновича. Он, стараясь закрыть окно, без жалости ломает, до хруста мнёт гибкие руки садовой красавице, единственной сливе во дворе. А нежные, как щёчки младенца, лепестки осыпаются на скатерть, на пол, на простыню, которой укрывается Лера, дрожа от холода в чужой кровати, железной и такой высокой, что встать с неё без прыжка не получается. От холода Лера и очнулась. Шесть часов назад в незнакомом доме. Укрытая простынёй, хоть и чистой, но пропитанной чужим запахом.

В открытое окно заглянули ветки цветущей сливы, на бревенчатых стенах в простых рамках висели чёрно-белые фотографии незнакомых Лере людей, выше всех — огромный портрет Сталина, а в красном углу икона Спасителя, обрамлённая расписными рушниками. На покрытом скатертью круглом столе у окна стояли кувшин с оббитой эмалью и кружка с поломанной ручкой. Вокруг не было ни души.

Семь часов назад у Яновича на руках Лера покидала новый офис Аллы. Как пленницу, он привязал её ремнём к переднему креслу в салоне белой «Ауди».

На Леру он не смотрел и молча дёргал ключ зажигания. Рядом хлюпала носом захваченная в плен Лера. Водитель, хоть и держал руку на руле и смотрел в зеркало заднего вида, с места не трогался, никак. Глаза его краснели, а губы сжимались в одну тонкую линию. По его лицу и волосам прошлась волна злобы. Не выдержав напряжения, Валерий стукнул по панели. «Ауди» удар стерпела и зафиксировала двери в обычном режиме, а в салоне, казалось, громыхнул разряд. Громыхнул внутри Яновича. Он стиснул зубы и стал рвать на себе плащ. Первыми пострадали пуговицы, выдранные с лацкана вместе с мясом. Потом и сам плащ, содранный, как шкура со зверя, улетел под заднее сиденье. Никто и никогда больше с тех пор не видел Валерия в плаще или пальто.

Лера ойкнула. Это было ошибкой. Янович зыркнул на неё и тут же влепил пощёчину, так, что пальцы его отпечатались на побелевшей коже пленницы. Тут и понеслось. Его раскалённая злоба клокотала и проливалась на Леру, в салон, огонь ненависти и клубы гнева поднимались к потолку, застив окна.

— Ах ты дрянь, дрянь, дрянь… пьяная! От тебя разит! Ты алкоголичка, да? Да? Алкоголичка? Изображала невинность… первобытную, а сама шлюшка дешёвая! Дешёвка драная! Кривлялась на лестнице! Задницей вихляла! И часто ты пьёшь? И дня без пойла прожить не можешь? Бомжиха. — Янович резко нажал на газ и вылетел на кольцевую.

Слёзы, бегущие по избитым женским щекам, оставили его равнодушным. «Ауди» летела на запрещённой скорости, колёса её, казалось, не касались земли. Водитель не шевелился, только рявкал:

— Сейчас… отвезу тебя, пьянчужку, в неизвестном направлении и… придушу, или закопаю живьём в лесу, голыми руками.

Лера вытерла рукавом слёзы и простонала:

— Выпусти меня… Останови!

Янович хмыкнул, лицо его налилось ехидным удовольствием.

— Ни за что! — сказал он. — Я ведь маньяк, специалист по устранению всякого рода алкашни. Я вас, нечисть пьющую, нюхом вычисляю — и тут же предаю жестокой смерти!

Лера вздохнула и закрыла глаза. Голова её завалилась на бок, а руки повисли. Кто-то с высоты кричал ей: «Лера, Лерочка, девочка любимая…» — но она не отозвалась, а всё дальше и дальше мчалась сознанием прочь от знакомого голоса куда-то в темноту, пока тот совсем не умолк.

Когда же Лера открыла глаза, первое, что она увидела, — ветки цветущей сливы в открытом окне. «Уж не в раю ли я?» — подумала она и потянула руки к нежным, как щёчки младенца, цветам. Но в раю не может быть холодно, а у неё зуб на зуб не попадал. По самый подбородок Лера закуталась в простыню, её одежды не было нигде: ни на ней, ни на стуле, ни на спинке кровати, ни на полу. Так и просидела она, ни жива ни мертва. Не было даже мысли, как выбраться отсюда без одежды, без нижнего белья и без денег. Дрожала, пока не открылась входная дверь, притёртая к порогу.

Как ни в чём не бывало в дом вошёл Янович. С банкой молока в руках. И уселся за круглый стол.

— Очнулась. Молоко будешь? Из-под коровы.

— Что?

— Молоко.

— Идиотизм какой-то… насилие! Где моя одежда? — разволновалась Лера, пытаясь приподняться на постели.

— Твоя одежда пропахла… смердит алкоголем, — сказал Янович, наливая молоко в кружку с отбитой ручкой.

— Я требую освобождения, немедленно, — сказала Лера, сглотнув слюну при виде молока.

— Хорошо, — сказал Янович. — Иди куда хочешь. Как раз ветерок поднялся. До центра — полчаса быстрой езды. До утра дотянешься на своих двоих…

Лера напрягла спину и услышала:

— Ты свободна…

Ответить она не смогла, пришлось заплакать.

Крепость Яновича рухнула с первой слезой сломленного противника. Янович припал к железной кровати и залепетал:

— Прости… я тебя обидел? Прости…

Когда поцелуи поднялись выше колен, спелёнатая пленница обмякла и рухнула, рассыпалась по матрасу, как сокрушённая башня из мокрого песка.

Победитель вскочил и запер дверь, потом окно, которое, однако, поддалось не сразу. Пришлось согнуть упрямые ветки, сломать их цветущую красоту…

Из воспоминаний Леру вернула входная дверь профессорской квартиры, которая вздрогнула и издала короткий стон. Лера вздрогнула в такт и упала на родную кровать, белую, двуспальную. Вернулся Слава. Она слепила веки: пусть думает, что жена спит, нельзя ночью беспокоить её болтовнёй о горестях своей карьеры. Кисель не гремел кастрюлями, не хлопал дверцей холодильника. «Неужели сыт?» — Лера не могла в это поверить. Он пустил воду из крана, принялся пить, потом кашлять. Опять пить. Хрюкнув, он поплёлся по кухонному коридору и, минуя ванну, плюхнулся на кровать, белую, двуспальную. Ком тошноты подкатил к горлу Леры.

Уже из положения лёжа Слава стягивает носки, галстук и рубашку и разбрасывает по углам. На самом краю постели вытянулась Валерия в струну и вскоре опять провалилась, упала на железную кровать деревенского дома, где она была счастлива четыре часа, соединяясь в бесконечности с другим человеком в единое целое.

— Давай сбежим вместе, навсегда! — шептала её вторая половина ей на ухо. — Прямо сейчас. Уедем в любую страну на карте, выбирай! Я не шучу. Только скажи «да», завтра будут новые паспорта, имена и билеты на самолёт. Никто и никогда не найдёт нас. Слышишь, никто и никогда…